Путь домой, путь домой, путь домой, путь домой, мы помянем этот ветер, если мы придём домой....

АТЕИСТЫ И СВОБОДОМЫСЛЯЩИЕ

Лейтус Михаил
Космическая религия Альберта Эйнштейна: детективная история

http://www.atheism.ru/library/Mike_1.phtml

[...]

Мне вполне понятно Ваше упорное нежелание пользоваться словом «религия» в тех случаях, когда речь идет о некотором эмоционально-психическом складе, наиболее отчетливо проявившемся у Спинозы. Однако я не могу найти выражения лучше, чем «религия», для обозначения веры в рациональную природу реальности, по крайней мере той ее части, которая доступна человеческому сознанию. Там, где отсутствует это чувство, наука вырождается в бесплодную эмпирию. Какого черта мне беспокоиться, что попы наживают капитал, играя на этом чувстве? Ведь беда от этого не слишком велика...

Отрывок из письма Альберта Эйнштейна Морису Соловину за 1 января 1951 года.
Источник: Альберт Эйнштейн. Собрание научных трудов, М.: «Наука», 1967, т. IV, Приложение, с. 564

А теперь - чуточку детективная история

Когда я разместил эту статью на сайте, сразу несколько моих знакомых выразили сомнение в том, что Эйнштейн мог сказать "черт" и "попы" - как-то это грубовато. Смущало также то, что на всех англоязычных сайтах, даже атеистических, цитата заканчивается на слове "эмпирию" (empiricism). Неужели атеисты упустили бы такой случай продемонстрировать презрение великого физика к попам? В русском Интернете фраза про черта и попов встречается всего несколько раз на атеистических сайтах, зато предыдущие предложения (заканчивающиеся все той же "эмпирией") можно встретить где угодно. Вот, например, что сказал "его высокопреосвященство, высокопреосвященнейший Викентий, архиепископ Екатеринбургский и Верхотурский" в послании к абитуриентам 2000 года:

Живительные потоки творчества - как дара Божия, могут особенно питать лишь верующих людей. "В наш материалистический век - писал А.Эйнштейн, - серьезными учеными могут быть только глубоко религиозные люди. Я не могу найти слова лучше, чем религия, для обозначения веры в рациональную природу реальности". Эти слова великого ученого снова и снова подтверждают церковную мысль о том, что на атеизме не то, что научной картины мира, но и серьезного научного знания даже в узкой проблематике не построишь. "Верою - говорит Апостол Павел, - познаем, что вещи устроены словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое" (Евр. 11,3).

Внимательный читатель, конечно, заметил, что высокопреосвященнейший Викентий собрал вместе две цитаты из совершенно разных статей. Создается впечатление, якобы Эйнштейн произнес их одну за другой, ничего к ним не добавив. Учитывая контекст, ясно, что на самом деле Эйнштейн под "религиозностью" имел в виду совсем не то, что хочется его высокопреосвященству. Тем не менее, возникают огромные сомнения, что архиепископ будет цитировать фразу, когда в следующей же фразе духовенство поливают грязью.

Итак, есть только один способ узнать правду - прочесть оригинал. И вот, я иду в библиотеку и беру эту книжку:

Einstein, Albert, 1979-1955.
Letters to Solovine.
Copyright 1987 by Philosophical Library, Inc., New York, 1987.
Translation of: Lettres a Maurice Solovine.
ISBN 0-8022-2526-8

Первоначально письма Эйнштейна издал сам Соловин во Франции. Потом письма были переведены на английский и изданы в Нью-Йорке, и именно это издание находится передо мной. На странице 118 - немецкий оригинал, а на стр. 119 - английский перевод. Цитирую нужный абзац ("Мне вполне понятно Ваше упорное нежелание ....... беда от этого не слишком велика..."):

I can well understand your aversion to the use of the word "religion" when what is meant is an emotional or psychological attitude, which is most obvious in Spinoza. I have found no better expression than "religious" for confidence in the rational nature of reality insofar as it is accessible to human reason. Wherever this feeling is absent, science degenerates into uninspired empiricism. For all I care, the parsons can make capital of it. Anyway, nothing can be done about it.

Последние два предложения с английского переводятся так:

Мне нет никакого дела, что священнослужители могут на этом наживать капитал. В любом случае, с этим ничего нельзя поделать.

Итак, на английском фраза звучит гораздо мягче. Черта нет, попов тоже. Но точный ли это перевод? Ведь если книгу переводили с французского, то вероятно, что и письма Эйнштейна переводили с французского, на который они ранее были переведены с немецкого. Двойной перевод может сильно исказить первоначальные слова. Обратимся же к оригиналу:

Ihre Abneigung gegen den Gebrauch des Wortes "Religion" wenn es sich um eine emotionale seelische Einstellung handelt, die in Spinoza am deutlichsten hervortritt, kann ich sehr wohl begreifen. Ich habe keinen besseren Ausdruck als den Ausdruck "religios" fur dieses Vertrauen in die vernunftige und der der menschlichen Vernunft wenigstens einigermassen zugangliche Beschaffenheit der Realitat. Wo dieses Gefuhl fehlt, da artet Wissenschaft in geistlose Empirie aus. Es schert mich einen Teufel, wenn die Pfaffen daraus Kapital schlagen. Dagegen ist ohnehin kein Kraut gewachsen.

Немецкого языка я не знаю, так что пришлось прибегнуть к помощи знакомых, знающих немецкий. Оказалось, что "Teufel" значит "черт". А "Es schert mich einen Teufel" - идиоматическое выражение, означающее безразличие. Если переводить близко к тексту, то можно сказать "меня ни черта не беспокоит" или "какого черта мне беспокоиться". "Pfaffen" - "священнослужители". Причем моя знакомая, живущая в Германии, по поводу этого слова пишет: "В тех словарях, где я смотрела, слово Pfaffen вовсе не было презрительным, самое обычное слово, означает "духовенство". Я нашла в Интернете несколько исторических статей, где "Pfaffen" используется именно в смысле "церковные деятели", ничего презрительного.". Тем не менее, немецко-русский словарь под редакцией К. Лейна (изд. "Русский язык", 1996) дает значение: "Pfaffe m -n, -n пренебр. поп, священник". А сотрудник другого моего знакомого, немец, перевел это слово на английский как "derogatory of Priest". А "derogatory" означает "пренебрежительный/уничижительный".

"Kapital schlagen" - тоже идиома. Schlagen - бить. То есть буквальный перевод: "выбивать капитал".

Теперь займемся последней фразой, "Dagegen ist ohnehin kein Kraut gewachsen", которую в издательстве "Наука" перевели как "Ведь беда от этого не слишком велика". По этому поводу А.М. Крайнев, инженер-физик, научный сотрудник Института истории естествознания и техники им. Вавилова (ИИЕТ), будучи председателем Атеистического Общества Москвы (АТОМ), заметил:

Вокруг этих слов, написанных столь знаменитым ученым, исключительно много спекуляций, которые требуют специального анализа. Здесь отметим лишь одно, - гениальный физик, утверждая, что "беда от этого не слишком велика", не имел возможности оценить пагубность этой беды в сегодняшних российских условиях.

На самом же деле Эйнштейн такого и не утверждал: как раз именно эту фразу в издательстве "Наука" перевели неверно. "Kraut" переводится на русский как "капуста", а буквальный перевод всей фразы - "против этого все равно никакая капуста не выросла". Естественно, фраза тоже является идиомой, и правильным переводом будет - "от этого все равно нет лекарства". Итак, еще раз два последних предложения и их правильный перевод:

Es schert mich einen Teufel, wenn die Pfaffen daraus Kapital schlagen. Dagegen ist ohnehin kein Kraut gewachsen.

Какого черта мне беспокоиться, наживают ли попы на этом капитал. От этого все равно нет лекарства.

Возвращаясь же к высокопреосвященнейшему Викентию, архиепископу Екатеринбургскому и Верхотурскому, можно только сказать: поздравляю вас, батюшка, соврамши. Как нельзя более четко видно, что его высокопреосвященство, произведя самую обыкновенную подтасовку, олицетворяет собой именно такого церковника, о котором говорил Эйнштейн - попа, который пытается "наживать капитал" на ученых.

***

Вера Эйнштейна
Дмитрий Субботин
"Для тех, кто любит рассуждать о равной познавательной ценности научного исследования и религиозной веры, Эйнштейн выступает как в высшей степени persona grata. Действительно, что в этом случае может быть лучше, чем самый знаменитый физик двадцатого столетия, яростно защищавший принципы научности и в то же время не раз подчеркивавший, что в исканиях истины им руководило особое религиозное чувство? Безусловно, самый выгодный вариант. Вот почему опусы, написанные ради "примирения религии и науки", редко обходятся без упоминания имени этого ученого".

Дмитрий Субботин

1. Религия и наука.2. Природа реальности. Беседа с Рабиндранатом Тагором.3. Наука и счастье.4. Пролог. Куда направляется наука?5. Эпилог. Сократовский диалог.6. Наука и бог: диалог.7. Мое кредо.8. Наука и цивилизация.9. Замечания о теории позания Бертрана Рассела.10. Физика, Философия и научный прогресс.11. Письмо Соловину от 1 января 1951 г.

12. Письмо Соловину от 7 мая 1952 г.

Сканирование и обработка текстов подборки - Мария Сахарова.

Все тексты и примечания к ним даются по изданию Эйнштейн А. Собрание научных трудов. Т. IV. - М.: "Наука", 1967

Дмитрий Субботин

Вера Эйнштейна Для тех, кто любит рассуждать о равной познавательной ценности научного исследования и религиозной веры, Эйнштейн выступает как в высшей степени persona grata. Действительно, что в этом случае может быть лучше, чем самый знаменитый физик двадцатого столетия, яростно защищавший принципы научности и в то же время не раз подчеркивавший, что в исканиях истины им руководило особое религиозное чувство? Безусловно, самый выгодный вариант. Вот почему опусы, написанные ради "примирения религии и науки", редко обходятся без упоминания имени этого ученого. Тем более что Ньютону (второму излюбленному персонажу авторов подобных произведений) можно найти оправдание - надо лишь вспомнить силу церкви в Англии того времени. А что могло давить на Эйнштейна в прошлом веке, когда церковный авторитет потерял то значение, которое имел когда-то? Ничего; все дело в личном выборе, и оттого все высказывания на тему собственной религиозности из уст Эйнштейна имеют особенную ценность в обозначенном контексте. Но что это была за религиозность? Достаточно ли оснований, чтобы считать ученого верующим? И чтобы утверждать, используя его в качестве примера, что религия может существовать на равных с наукой?Давайте попробуем заняться одним из любимых дел нашего героя - проведем мысленный эксперимент. Допустим, что весь массив физических знаний можно освоить внезапно, приобрести путем некоего откровения. Допустим также, что существует религиозный человек, склонный все объяснять промыслом божьим, - и на него названное откровение снизошло. И предположим, что, решив заняться физикой (раз уж такое дело!), человек сталкивается с проблемой: скорость света, как показывают опытные данные, всегда остается постоянной, хотя согласно галилеевскому принципу относительности она должна принимать разные значения в зависимости от скорости и направления движения субъекта, который ее измеряет - ведь так происходит во всех остальных случаях. Теория Максвелла подскажет человеку: скорость света является фиксированной. Законы Галилея и Ньютона настойчиво будут твердить: принцип относительности должен соблюдаться. Что делать? Остается только обратиться к своей вере и объявить то, что не поддается научному решению, божественной загадкой бытия. Так поступил бы наш гипотетический верующий физик. А Эйнштейн, подключив свою интуицию и освоив тензорное исчисление и геометрию Минковского, создал теорию относительности и показал, что противоречие можно снять, если отказаться от стандартного восприятия времени как чего-то универсального и существующего независимо от пространства. Поведи он себя иначе - мы бы сейчас не вели споров насчет его мировоззрения, потому что оно не смогло бы нас заинтересовать. Так же как и не обсуждали бы мировоззрение Ньютона, если бы не созданное им дифференциальное исчисление, выведенные правила термодинамики и закон всемирного тяготения. А он оставил нам череду гениальных открытий только потому, что не допустил свою личную веру в научные исследования. Бог в его рассуждениях стоит на том месте, где уровня знаний той эпохи не хватало, чтобы продвинуться дальше. Бог - привычное воплощение нерешенной проблемы для тогдашних ученых. Или нечто вроде эстетического идеала и практического стимула, как для Эйнштейна.Как известно, Эйнштейн, много сделавший для развития квантовой теории и даже получивший Нобелевскую премию, по сути, за значительный вклад в эту теорию, весьма скептически относился к ней как к полноценной картине мира. Именно по поводу квантовой теории он высказал мысль, ставшую самым известным его афоризмом "… Он (т.е. бог - Д. С.) не играет в кости"¹. Ученый никак не мог согласиться с идеей о том, что микромир, да и вся Вселенная, существует не согласно классическому детерминизму, а подчиняется какому-то особому роду причинности, когда множество альтернативных возможностей развития материи существуют одновременно и на равных основаниях; что физическая реальность, которую мы можем наблюдать, возникает именно в таком виде благодаря только лишь закону вероятности, т.е. так, как лягут кости. Он был глубоко убежден, что за квантовыми эффектами скрыто нечто вроде иного уровня привычного детерминизма, привычной механики материи, и всю жизнь посвятил построению единой теории поля, основанной на классических представлениях и собственной теории относительности как части этих представлений. Поэтому он и заговорил о "боге, не играющем в кости", о "космическом религиозном чувстве" и даже просто "религии". "Богом" для него стала целостная, не разъятая на альтернативные части природа, а "космическим религиозным чувством" и "религией" - интуитивная вера в такую природу. У Эйнштейна была хорошая школа и успешный опыт. Когда-то Фарадей догадался о неразрывной связи электрических и магнитных явлений, а Максвелл вслед за ним смело объединил электромагнетизм и учение о световых волнах, доказав что последние имеют электромагнитную сущность. Сам Эйнштейн вписал в этот ряд еще и гравитационное взаимодействие. Все это теперь - азы физической науки. И ничего этого, согласно Эйнштейну, не было бы, если бы в умах ученых не существовало идеальное представление о природе как нерасчленимом единстве, где все взаимосвязано и развивается по единому сценарию, по стройной системе закономерностей. Зачем же таить веру, которая дает столь потрясающие результаты? И почему бы не назвать ее словом, к которому все привыкли - "религией"? "Там, где отсутствует это чувство, наука вырождается в бесплодную эмпирию. Какого черта мне беспокоиться, что попы наживают капитал, играя на этом чувстве?"². Чтобы двигаться дальше, за границы наличного знания, исследователю нужен эстетический идеал и нечто вроде морального стимула к деятельности, в которой все так шатко и неизвестно чем может закончиться. Эйнштейн понял это со всей отчетливостью и поступил так, как велела ему интуиция естествоиспытателя-теоретика.Следует сказать, что это шаг не уберег Эйнштейна от ошибок. В частности, от введения в теорию относительности так называемого "космологического условия". Идеальные представления о физической реальности, очерченные выше, заставили его предполагать наличие силы, которая уравновешивает искривление пространства-времени, следующего из общей теории относительности. Эта сила - противонаправленное искривление, вызванное действием "космологического условия". Две силы, действующие в противоположных направлениях, должны, как нетрудно догадаться, сохранять Вселенную в статическом состоянии. После открытия Хаббла, доказавшего, что Вселенная расширятся, мы знаем, что это невозможно. "Величайшей ошибкой своей жизни" назвал Эйнштейн "космологическое условие". Стоит ли говорить о том, что пренебрежение квантовой теорией тоже оказалось необоснованным. Исследования Пенроуза, Хокинга и других ученых ясно дали понять, что единая теория поля невозможна без учения о квантовом состоянии материи³. Крупные ошибки, нечего и спорить, но сам Эйнштейн вполне понимал, что они могут быть. И в том числе поэтому они - ошибки ученого, а не заблуждения верующего."Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, - это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне, если не мертвецом, то во всяком случае слепым. Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука, - это и есть религиозность. В этом смысле я религиозен. Я довольствуюсь тем, что с изумлением строю догадки об этих тайнах и смиренно пытаюсь мысленно создать далеко не полную картину совершенной структуры всего сущего"⁴.¹ Цит. по: Пенроуз Р. Новый ум короля: О компьютерах, мышлении и законах физики. - М.: Едиториал УРСС, 2003. - С. 227.² См. одно из писем к Соловину, помещенное в нашей подборке.³ Об этом см.: Хокинг С. Краткая история времени. - СПб.: Амфора, 2000. - 268 с. и Хокинг С.Черные дыры и молодые вселенные. - СПб.: Амфора, 2001 - 189 с. О различных современных вариантах единой теории поля см.: Паркер Б. Мечта Эйнштейна. - СПб.: Амфора, 2000. - 333 с.

⁴ Эти слова вы можете найти в тексте "Мое кредо" из нашей подборки.

Религия и наука
Альберт Эйнштейн
"Нетрудно понять, почему церковь различных направлений всегда боролась с наукой и преследовала ее приверженцев. Но, с другой стороны, я утверждаю, что космическое религиозное чувство является сильнейшей и благороднейшей из пружин научного исследования. Только те, кто сможет по достоинству оценить чудовищные усилия и, кроме того, самоотверженность, без которых не могла бы появиться ни одна научная работа, открывающая новые пути, сумеют понять, каким сильным должно быть чувство, способное само по себе вызвать к жизни работу, столь далекую от обычной практической жизни".

Классика

Религия и наука

Альберт Эйнштейн

Все, что сделано и придумано людьми, связано с удовлетворением потребностей и утолением боли. Это следует постоянно иметь в виду, когда хотят понять религиозные движения и их развитие. Чувства и желания лежат в основе всех человеческих стремлений и достижений, какими возвышенными они бы ни казались.

Какие же чувства и потребности привели людей к религиозным идеям и вере в самом широком смысле этого слова? Если мы хоть немного поразмыслим над этим, то вскоре поймем, что у колыбели религиозных идей и переживаний стоят самые различные чувства. У первобытных людей религиозные представления вызывает прежде всего страх, страх перед голодом, дикими зверями, болезнями, смертью. Так как на этой ступени бытия понимание причинных взаимосвязей обычно стоит на крайне низком уровне, человеческий разум создает для себя более или менее аналогичное существо, от воли и действий которого зависят страшные для него явления. После этого начинают думать о том, чтобы умилостивить это существо. Для этого производят определенные действия и приносят жертвы, которые, согласно передаваемым из поколения в поколение верованиям, способствуют умиротворению этого существа, т. е. делают его более милостивым по отношению к человеку. В этом смысле я говорю о религии страха. Стабилизации этой религии, но не ее возникновению, в значительной степени способствует образование особой касты жрецов, берущих на себя роль посредников между людьми и теми существами, которых люди боятся, и основывающих на этом свою гегемонию. Часто вождь или правитель, чье положение определяется другими факторами, или же какой-нибудь привилегированный класс сочетает светскую власть с функциями жрецов, либо же правящая политическая каста объединяется с кастой жрецов для достижения общих интересов.

Другим источником религиозных образов служат общественные чувства. Отец, мать, вожди большого человеческого коллектива смертны и могут ошибаться. Стремление обрести руководство, любовь и поддержку служит толчком к созданию социальной и моральной концепции бога. Божье провидение хранит человека, властвует над его судьбой, вознаграждает и карает его. Бог, в соответствии с представлениями людей, является хранителем жизни племени, человечества, да и жизни в самом широком смысле этого слова, утешителем в несчастье и неудовлетворенном желании, хранителем душ умерших. Такова социальная, или моральная, концепция бога.

Уже в священном писании можно проследить превращение религии страха в моральную религию. Продолжение этой эволюции можно обнаружить в Новом завете. Религии всех культурных народов, в частности народов Востока, по сути дела являются моральными религиями. В жизни народа переход от религии страха к моральной религии означает важный прогресс. Следует предостеречь от неправильного представления о том, будто религии первобытных людей - это религии страха в чистом виде, а религии цивилизованных народов - это моральные религии также в чистом виде. И те, и другие представляют собой нечто смешанное, хотя на более высоких ступенях развития общественной жизни моральная религия преобладает.

Общим для всех этих типов является антропоморфный характер идеи бога. Как правило, этот уровень удается превзойти лишь отдельным особенно выдающимся личностям и особенно высоко развитым обществам. Но и у тех, и у других существует еще и третья ступень религиозного чувства, хотя в чистом виде она встречается редко. Я назову эту ступень космическим религиозным чувством. Тому, кто чужд этому чувству, очень трудно объяснить, в чем оно состоит, тем более, что антропоморфной концепции бога, соответствующей ему, не существует.

Индивидуум ощущает ничтожность человеческих желаний и целей, с одной стороны, и возвышенность и чудесный порядок, проявляющийся в природе и в мире идей, - с другой. Он начинает рассматривать свое существование как своего рода тюремное заключение и лишь всю Вселенную в целом воспринимает как нечто единое и осмысленное. Зачатки космического религиозного чувства можно обнаружить на более ранних ступенях развития, например, в некоторых псалмах Давида и книгах пророков Ветхого завета. Гораздо более сильный элемент космического религиозного чувства, как учат нас работы Шопенгауэра, имеется в буддизме.

Религиозные гении всех времен были отмечены этим космическим религиозным чувством, не ведающим ни догм, ни бога, сотворенного по образу и подобию человека. Поэтому не может быть церкви, чье основное учение строилось бы на космическом религиозном чувстве. Отсюда следует, что во все времена именно среди еретиков находились люди, в весьма значительной степени подверженные этому чувству, которые своим современникам часто казались атеистами, а иногда и святыми. С этой точки зрения люди, подобные Демокриту, Франциску Ассизскому и Спинозе, имеют много общего.

Как же может космическое религиозное чувство передаваться от человека к человеку, если оно не приводит ни к сколько-нибудь завершенной концепции бога, ни к теологии? Мне кажется, что в пробуждении и поддержании этого чувства у тех, кто способен его переживать, и состоит важнейшая функция искусства и науки.

Итак, мы подошли к рассмотрению отношений между наукой и религией с точки зрения, весьма отличающейся от обычной. Если эти отношения рассматривать в историческом плане, то науку и религию по очевидной причине придется считать непримиримыми противоположностями. Для того, кто всецело убежден в универсальности действия закона причинности, идея о существе, способном вмешиваться в ход мировых событий, абсолютно невозможна. Разумеется, если принимать гипотезу причинности всерьез. Такой человек ничуть не нуждается в религии страха. Социальная, или моральная, религия также не нужна ему. Для него бог, вознаграждающий за заслуги и карающий за грехи, немыслим по той простой причине, что поступки людей определяются внешней и внутренней необходимостью, вследствие чего перед богом люди могут отвечать за свои деяния не более, чем неодушевленный предмет за то движение, в которое он оказывается вовлеченным. На этом основании науку обвиняют, хотя и несправедливо, в том, что она подорвала мораль. На самом же деле этическое поведение человека должно основываться на сочувствии, образовании и общественных связях. Никакой религиозной основы для этого не требуется. Было бы очень скверно для людей, если бы их можно было удерживать лишь силой страха и кары и надеждой на воздаяние по заслугам после смерти.

Нетрудно понять, почему церковь различных направлений всегда боролась с наукой и преследовала ее приверженцев. Но, с другой стороны, я утверждаю, что космическое религиозное чувство является сильнейшей и благороднейшей из пружин научного исследования. Только те, кто сможет по достоинству оценить чудовищные усилия и, кроме того, самоотверженность, без которых не могла бы появиться ни одна научная работа, открывающая новые пути, сумеют понять, каким сильным должно быть чувство, способное само по себе вызвать к жизни работу, столь далекую от обычной практической жизни. Какой глубокой уверенностью в рациональном устройстве мира и какой жаждой познания даже мельчайших отблесков рациональности, проявляющейся в этом мире, должны были обладать Кеплер и Ньютон, если она позволила им затратить многие годы упорного труда на распутывание основных принципов небесной механики! Тем же, кто судит о научном исследовании главным образом по его результатам, нетрудно составить совершенно неверное представление о духовном мире людей, которые, находясь в скептически относящемся к ним окружении, сумели указать путь своим единомышленникам, рассеянным по всем землям и странам. Только тот, кто сам посвятил свою жизнь аналогичным целям, сумеет понять, что вдохновляет таких людей и дает им силы сохранять верность поставленной перед собой цели, несмотря на бесчисленные неудачи. Люди такого склада черпают силу в космическом религиозном чувстве. Один из наших современников сказал, и не без основания, что в наш материалистический век серьезными учеными могут быть только глубоко религиозные люди.

Эта статья интересна как обоснование ученым, изучающим материальный мир, своего разрыва с официальной религией. Понятие космической религии сводится у Эйнштейна к вере в существование всеобщих законов природы и их познаваемости. В этом отношении важна его дискуссия с Р. Тагором, его выступление и, особенно, письмо к Соловину.

Religion und Wissenschaft. Berliner Tageblatt, 11 Nov. 1930. (Статья напечатана также в "New York Times Magazine", 9 nov. 1930 и в сб. "Mein Weltbild", 1934, 16 - 20. - Ред.)

Текст взят из кн.: Эйнштейн А. Собрание научных трудов. Т. IV. - М.: "Наука", 1967. - С. 126 - 129.